Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин

напрасно пытались взрастить башенные обитатели. В этой связи появление Лили именно в Петербурге буквально впритык к отъезду Иванова и встреча ее с Маяковским пришлись очень кстати. До Маяковского основным богемным персонажем Лилиной квартиры выступала балерина Екатерина Гельцер, по числу романов способная дать фору кому угодно. Свои шуры-муры с мужчинами она именовала «навертами», и если ей кто-то нравился, она говорила: «Навертите меня ему». Лиле было у кого поучиться — Гельцер «навертела», то есть поймала в свои сети блестящего финского генерала Карла Маннергейма (от которого у нее якобы родился сын). Как правило, приметив очередную жертву, балерина Императорского театра посылала избраннику пространную телеграмму, букет цветов, а в качестве приложения — набор своих фотографий, так сказать, во всей красе. После такого натиска у объекта ее внимания не должно было остаться ни капли сомнений в том, какое счастье ему выпало. Гельцер и ей подобные женщины составляли круг Лилиного общения: общих тем для разговора у них было хоть отбавляй.

Вслед за Маяковским, как мухи на то самое варенье, которое он ел в тот вечер, в квартиру к Лиле и Осипу налетели футуристы — странные и страшные люди в представлении обывателей. По крайней мере мама Лили не скрывала, что опасается представителей этого авангардного течения. «Родители боятся футуристов, а в особенности ночью, в лесу, вдвоем с дочкой», — писала Лиля о том случае, когда Маяковский отправился гулять с Эльзой в Малаховке в 1915 году. Но пришедшие с Маяковским Каменский, Бурлюк, Хлебников и другие жрецы литературы и живописи все-таки не внушали опасения — их можно было оставить даже ночевать. Любопытно, что русские футуристы (от французского слова futur — «будущее») пытались гордо открещиваться от агрессивной идеологии футуризма мирового и ее основателя итальянского поэта Филиппо Томмазо Маринетти, провозгласившего в своем манифесте в 1909 году необходимость неизбежного разрушения прошлого — в том числе и искусства, ибо оно не способно к обновлению, ибо давно умерло. «Зверь, пугающий людей» — так называли некоторые современники футуризм, что сегодня кажется явным преувеличением.

Хотя Осип что-то там сочинял и пописывал, но ни он, ни Лиля ни в коей мере не претендовали на лавры Маяковского. Они его продюсировали. Лиля пишет: «Пожалуй, тогда уже в нас были признаки меценатства». Меценатство в отношении Маяковского выразилось в том, что Осип профинансировал издание его «Облака». В салон Бриков впервые приходит и Виктор Шкловский. В своей книге «Полутораглазый стрелец» Бенедикт Лившиц так его описывает: «Розовощекий юноша в студенческом мундире, тугой воротник которого заставлял его задирать голову даже выше того, к чему обязывает самый малый рост, действительно производил впечатление вундеркинда». Шкловский попадает к Лиле в «меценатский, богатый дом». Смущенного, его усаживают на диван, не зная, вероятно, как себя вести, он принимается запихивать диванные подушки между спинкой дивана и сиденьем. Эту мелкую шалость ему прощают (подушки после него пришлось вытаскивать из недр дивана как в сказке про репку), и Шкловский становится завсегдатаем салона: «Квартира совсем маленькая. Прямо из прихожей коридор, слева от коридора две комнаты, а спальня выходит в переднюю… В спальне кровати со стегаными одеялами, в первой комнате, тоже не из коридора, а из передней, <…> рояль, стены увешаны сюзане и большая картина — масло под стеклом, работы Бориса Григорьева — хозяйка дома лежит в платье. Плохая картина. Лиля ее потом продала. Потом узенькая столовая». Описанный Шкловским портрет был написан Борисом Григорьевым в 1915-м либо 1916 году. Лиля описывала его так: «Огромный, больше натуральной величины. Я лежу на траве, а сзади что-то вроде зарева». Маяковский называл эту картину «Лиля в разливе». Продали ее художнику Бродскому, в настоящее время местонахождение картины не установлено.

Судьба отмерит Шкловскому 90 с гаком лет, с Лилей они будут общаться до конца ее жизни, однако с возрастом Виктор Борисович станет менее сдержан в ее оценках. «Была Лиля Брик. Ей 84 года. Сильно накрашена. Желтая. Нарисованные брови. Напоминает восковую куколку из музея мадам Тюссо», — будет рассказывать он своим соседям по дому.

В салоне на Жуковского не только читали стихи, музицировали и пили чай с вареньем. Здесь играли в карты и, в частности, в «тетку». Четыре игрока, полная колода в 52 карты, каждому сдается на руки по 13 карт, игра идет без козырей и прикупа. Главное здесь — набрать как можно меньше взяток, а если уж взял, то лучше без дамы, то есть «тетки», — именно эти карты в итоге определяют сумму проигрыша. Шкловский утверждал, что одним из тех, кого научили играть в «тетку», был Горький, захаживавший к Брикам. В карты хозяева дома любили играть вчетвером: Лиля, Ося, дядя Володя и Лева Гринкруг. Лева — будущий советский кинодеятель — был фактически членом семьи, когда он приходил, на двери квартиры могли повесить объявление: «Сегодня Брики никого не принимают», — значит, играют в карты с Левой.

А тем временем Первая мировая война и не думала заканчиваться. Мецената Осипа Брика наконец-то решили отправить на фронт. Однако он, подобно бравому солдату Швейку, умудрился отстать от поезда, вернувшись к себе на улицу Жуковского. Почти два года он совмещал дезертирство и меценатство, а его все искали и никак не могли обнаружить — спасибо штабному писарю, исправно бравшему от Оси взятки! Только в отличие от карточной игры «тетка» здесь цель была иная — набрать как можно больше взяток, пока война не окончится. А она, проклятая, все не кончалась! И вести с фронта приходили одна хуже другой. «Все помешались на неожиданной атаке. Ее ждут с часу на час. И поэтому неделями нельзя ни раздеваться, ни разуваться, — вспоминал о жизни в окопах участник Первой мировой В. Арамилев. — В геометрической прогрессии размножаются вши… Некоторые стрелки не обращают на вшей внимания. Вши безмятежно пасутся у них на поверхности шинели и гимнастерки, в бороде, в бровях. Другие — я в том числе — ежедневно устраивают ловлю и избиение вшей. Но это не помогает…»

Вши, сифилис, сыпной тиф — это еще цветочки, а вот и ягодки: «Трупы лежали и слева и справа, лежали и наши, и вражьи, лежали свежие и многодневные, цельные и изуродованные. Особенно тяжело было смотреть на волосы, проборы, ногти, руки… Кое-где из земли торчали недостаточно глубоко зарытые ноги. Тяжелые колеса моего орудия прошли как раз по таким торчащим из земли ногам. Один австриец был, очевидно, похоронен заживо, но похоронен не глубоко. Придя в сознание, он стал отрывать себя, успел высвободить голову и руки и так и умер с торчащими из травы руками и головой… Ну скажи же мне, ради Бога, разве это можно видеть и не сойти с